Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]
Грохальский, сняв пенсне, смотрит на нее круглыми пронзительными глазами.
— Ну-с, — говорит он.
— Вы извините, уж, пожалуйста, извините, — бормочет Маша, — я, наверное, забыла… то есть оставила… на почте… в общем, не взяла деньги… я завтра принесу… Вот увидите…
— Допустим, — Грохальский надевает пенсне. — Но учтите, сегодня мой срок получения пенсии. Завтра жду до шести. После шести я звоню начальнику почты и ставлю его в известность. Пеняйте на себя.
Дверь с треском захлопывается, лязгает замок. Маша несколько минут стоит не шевелясь и тупо смотрит на дверь.
Она медленно бредет по улице. Опустевшая сумка кажется непомерно тяжелой. Что же делать?! Что делать! Грохальскому она, конечно, наврала. Деньги она не могла забыть на почте. 75 рублей. Три двадцатипятирублевки она положила в отдельный конверт с надписью — Грохальскому. Этот конверт она видела в сумке, когда выдавала деньги Татьяне Петровне. Может быть, она нечаянно засунула их в другое отделение?
Маша садится на первое попавшееся крыльцо и выкладывает все из сумки: конверты, две заказных бандероли (клиенты на даче, вручить было некому).
Но денег нет. Как же быть? Что она скажет начальнику почты? Анна Николаевна так всегда доверяла ей. Теперь Машу снимут с работы… Но она же не украла деньги.
Что же делать?! Если она будет вот так сидеть и реветь, деньги к ней не придут. Их надо искать. В самом деле, бывает же так: потеряют люди и найдут.
Маша идет от дому к дому, торопливо стучится в двери и тихо спрашивает:
— Скажите, пожалуйста, я у вас ничего не оставляла?
Жильцы недоуменно пожимают плечами: «Нет, ничего», — и Маша идет дальше.
У Герасимовых, к большому огорчению Маши, Лидки нет дома. Ей можно было бы рассказать о своей беде.
Однажды (и как это случилось, Маша до сих пор не понимает) у нее не хватило одного номера «Огонька» и «Нового мира». Клиент пригрозил пожаловаться. Лидка, узнав об этом, заявила: «Выручим! Не горюй». Она достала журналы у своих друзей-студентов. Может, и сейчас она посоветовала бы, как и где искать деньги.
Маша старается припомнить весь день до мельчайших подробностей. И вдруг вспоминает: этот противный толстяк, когда поднял 25 рублей, ей деньги не отдал в руки, а сунул их в сумку. Неужели? Нет, стыдно так думать! Она сама презирала Грохальского за то, что он считает всех людей ворами. Но если она выронила 25 рублей, то могла выронить и конверт с деньгами Грохальского… Никто ничего не украл, просто она потеряла деньги.
Задыхаясь от бега, Маша стучится в дверь Босоножкиной. Дверь открывает безгубый толстяк и держит ее, не пропуская девушку в комнату.
— Я… вы извините, — лепечет Маша. Она хочет задать все тот же вопрос: «Я у вас ничего не оставила?», — а вместо этого говорит: — Я у вас потеряла деньги.
Раздается звенящий голос мальчика:
— Деньги? В конверте?
Лицо толстяка становится багровым.
— Ищите там, где потеряли. Я говорил, девушка, что нужно быть поаккуратней. — Он рывком закрывает перед Машей дверь.
Из комнаты доносится какая-то странная возня. Потом кто-то вскрикивает. Маша опрометью бросается из коридора.
Только очутившись далеко от дома Босоножкиной, она приходит в себя. Все ясно: деньги украл безгубый толстяк, и он их не отдаст. Заявить в милицию? Но чем она докажет? Почему мальчик крикнул: «В конверте?» Может, он знает? Что же делать? Пойти на почту и честно сказать: «Анна Николаевна, я потеряла деньги». Нет, нет. Вдруг с работы снимет? Она строгая. Что же делать? Может, вернулась Лидка? Как она сегодня радовалась за нее, Машу. И вот… Зайти к ней, уж она-то что-нибудь да придумает. А собственно, какое дело Лидке до этих несчастных денег?
Маша вспоминает, как Лидка, узнав о журналах, сказала: «Ох ты Маша-растеряша». Девушке становится вдруг обидно до слез. Она представляет, как Лидка, наверное, тогда говорила студентам: «Наша почтальонша такая растрепа. Она теряет журналы, а мне ищи». И с чего это Маша взяла, что Лидка за нее радовалась. Разве она понимает, что такое новое платье для нее, Маши? С чего ей понимать?
У нее небось целый шифоньер всяких нарядов. И ей мама с папой все дарят. А сама она еще денежки не зарабатывает. Разве она посочувствует? Еще чего доброго подумает, будто Маша вовсе и не потеряла, а присвоила эти деньги, чтобы платье себе купить.
Навстречу идет клиентка. Маша поспешно переходит на другую сторону улицы.
Она ненавидит эту улицу, эти подмигивающие и подсматривающие окна, за которыми живут злые, подозрительные старики. Какой день сегодня тяжелый. От этих тополей нечем дышать. Дождь бы пошел, что ли… Небо вон какое тусклое. Пусть льет дождь! Косте не придется тогда напрасно ждать. Может, он и ждать не собирается. Может, он нарочно позвал, чтобы посмеяться над ней, а жениться и не собирается? Соседки говорят: «Теперешним парням доверять нельзя».
Нет, никому, никому верить нельзя…
Незаметно для себя Маша сворачивает в переулок, выходит в тупик Железнодорожной улицы к шестиэтажному дому и поднимается по лестнице. Дверь открывает соседка Татьяны Петровны. Забыв постучать, Маша входит в комнату. Старушка сидит за столом и раскладывает пасьянс. Взглянув на Машу, она бросает карты.
— Машенька, что случилось?
— Я… я… у меня, — говорит запинаясь Маша, — у меня украли… украли деньги. — И, закрыв ладонями лицо, громко, навзрыд плачет.
— Успокойся, Машенька, — Татьяна Петровна сухонькой ручкой проводит по белокурой голове девушки. — Лучше давай обсудим, что делать. Кому ты сегодня пенсию выдавала? Расскажи все толком.
Маша сбивчиво рассказывает, как обнаружила у Грохальского, что деньги исчезли.
— Как же так? — огорчается Татьяна Петровна. — С деньгами надо быть осторожней.
— А я разве знала, что л-л-люди… — всхлипывает Маша, — что лю-лю-ди такие подлые…
— Ну, не все подлые. Если одно яблоко червивое, не значит, что нельзя есть яблоки. Может, еще и не украли, а ты их где-нибудь забыла? Надо бы сходить.
— Я уже у всех была. Нигде не оставила. А если и потеряла, все равно никто не отдаст. — Маша долго молчит, а потом тоскливо добавляет: — Теперь-то я знаю: никому верить нельзя… Надо, как Грохальский…
Татьяна Петровна покачивает сокрушенно головой. Несколько минут она сидит в глубокой задумчивости, подперев сухоньким кулачком подбородок. Потом идет к комоду, долго роется в ящике. Спрятав что-то в карман, она выходит из комнаты. Слышно, как старушка, должно быть на кухне, вполголоса разговаривает с соседкой.
«Надо бы идти», — вяло думает Маша. Но неловко уходить, когда никого в комнате нет. Татьяна Петровна возвращается с пачкой ассигнаций в руках…
— Тут семьдесят пять рублей. Маша, ты должна сегодня же отдать деньги Грохальскому.
Маша отказывается взять деньги.
— Ты возьми, — настаивает Татьяна Петровна. — Ну хорошо, если так не хочешь, будешь отдавать каждый месяц сколько сможешь. Мне деньги пока не нужны, а понадобятся — сын даст. И сейчас же отнеси Грохальскому.
Маша идет к Грохальскому. Он любезно улыбается и даже шутит: «Вот что значит молодость, о кавалере, вероятно, мечтала».
Она старается не смотреть на его руки. У него пальцы как щупальцы, так и хватают бумажки.
Маша тихо бредет по знакомым улицам. Куда ей торопиться? Деньги, предназначенные на покупку платья, она отдаст Татьяне Петровне. Она хорошая, добрая. Вот деньги дала ей и поверила, а впрочем, ничего особенного. Были бы у Маши лишние деньги, и она бы давала их. Легко быть доброй, когда у тебя все есть.
Маше тут же становится стыдно. Готова уж и про хорошего человека думать плохое… А все из-за этих проклятых денег.
«Уж скорее бы коммунизм, что ли», — вздыхает девушка. И денег бы никаких не надо. И люди бы на чужое не завидовали. И она могла бы пойти и взять себе платье, хоть какое! Если без денег. Все по потребности. Интересно, а будут при коммунизме такие подлые людишки, как этот безгубый толстяк? Платье, конечно, ерунда! Главное, чтобы таких людишек не было… А были бы все такие, как Татьяна Петровна… и… Костя…
Кто-то осторожно дотрагивается до руки Маши. Она оборачивается и вздрагивает. Рядом стоит синеглазый мальчик. Ворот рубашки у него порван. Он тяжело дышит.
— Вот… нате, — он протягивает помятый конверт с надписью: «Грохальскому». — Это он украл, — говорит мальчик. Его щеки, лоб, шея медленно и мучительно краснеют. — Вы только в милицию не заявляйте… Не из-за него. Мне его не жалко, а из-за мамы… я прошу вас… — Подбородок его мелко-мелко дрожит. Дернув остреньким плечом, мальчик убегает. Маша крепко сжимает в руке конверт с деньгами и смотрит вслед Пете. Но из-за набежавших слез не видит ни синеглазого мальчика, ни Лесной улицы.
Чего же она стоит? Надо спешить. Ведь вечером ее будет ждать Костя. Надо успеть получить зарплату, купить платье, сдать сумку. Столько дел! А не будет ли вечером дождя?! Маша вытирает глаза и смотрит на небо. Не будет! Небо такое славное — блекло-голубое. А что, если забежать в новом платье и показаться Лидке? Она обрадуется ее обновке. Непременно обрадуется! Но какой же молодец этот Петя! Маша думает о мальчике. Что с ним будет? Этот безгубый может его убить! И все из-за нее, Маши. Он, наверное, не пускал Петю, бил. Неспроста же у мальчика разорвана рубашка. Маша не знает, как и чем можно помочь Пете, но нужно его увидеть, и как можно скорее.
